В июле 1942 года в наш город вошли гитлеровские войска. Тягостные сто девяносто дней в Азове царил фашистский «орднунг». Черная паучья тень нависла над Азовом. Валентину Бойко не было тогда и пяти. Но многое из впечатлений тех лет, как резцом, впечаталось в его память.
Десять кадров
Впечатления из нашего детства остаются с нами до конца. Известно, что дети воспринимают и запоминают мир во всех подробностях, даже несущественных, и в мельчайших деталях гораздо ярче и прочнее взрослых. Этими свойствами – незаурядной памятью и редкой наблюдательностью – Валентин резко выделялся из среды своих сверстников.
Особенность каждого эпизода его рассказов – они выглядят вполне законченными крохотными сюжетами. И этот «киношный» прием предопределил покадровое построение материала его воспоминаний. Главная ценность его воспоминаний – передача гнетущей атмосферы непреходящего страха и ожидания беды, в которой тогда жил он и все азовчане.
В предвоенное время жизнь семьи Бойко мало чем отличалась от других азовских семей. Михаил Севастьянович, глава семейства, служил в городской пожарной охране, мама – Мария Илларионовна, в девичестве Трубчанинова, занималась домом и двумя сыновьями: Георгием и Валентином.
Жили Бойко на улице Л. Толстого, 64, в собственном скромном доме, за домом – небольшой сад из непременных в довоенном Азове жердел и вишен; тут же хозяйственные постройки для топлива на зиму, для скота и птицы. В доме главный источник информации – черная тарелка «Зорька».
Сейчас на месте подворья высится многоэтажка. Улица, как и сегодня, упиралась в тыл первого, еще дореволюционного, кинотеатра Азова. Назывался он – «Октябрь». А перед кинотеатром – и по сей день – тянется тенистый бульвар. Другими словами, жили в двух шагах от центра города.
«Предзнаменования и предчувствия»
Понимание того, что началась война, пришло к малышу не 22 июня 1941 года, а когда в конце того же месяца он провожал отца на железнодорожный вокзал, где уже толпились мобилизованные азовчане и сельчане первых фронтовых призывов.
Всю дорогу через парк отец не спускал сына с рук. Но и тогда ни сердцем, ни младенческим умом Валя не в состоянии был осознать безмерность горя, свалившегося на весь народ. Гораздо больше его поразил и напугал дымящий, плюющий шипящим паром и ревущий паровоз. Однако в семье призрак страшной беды уже поселился.
Мама спустя годы рассказала сыну о своем сне буквально накануне войны: с неба слетают белые листы, а на них одно роковое слово – «гибель». Она припоминает и еще одно предзнаменование, толкуемое многими как черная весть: со стены ни с того ни с сего срывается одно из зеркал и вдребезги разбивается.
«Немцы»
Перед приходом фашистов в город Валя успел наслушаться леденящих душу рассказов взрослых об их неслыханных зверствах. В страхе он забивался под кровать, стараясь не выдать себя даже дыханием.
И вот появился во дворе солдат с ведром в руке и по-хозяйски, не проронив ни слова, направился в их сад к созревшей жерделе. Так же молча с наполненным ведром двинулся обратно и, лишь выходя из калитки, буркнул: «Спасыбо». Валя был поражен своим открытием: оказывается, никаких рогов, хвоста и копыт у него нет – с виду человек как человек, и никого не убил, только жердел нарвал без разрешения мамы.
Вскоре в их домике поселились два молодых летчика, внешне возрастом чуть старше Георгия. Вели себя корректно. Никакой грубости и демонстрации превосходства «сверхчеловеков». Видели, что хозяйка ежедневно моет полы, и всегда оставляли обувь в коридоре… После службы любили разыгрывать друг друга: то неожиданно один из них бросал на живот спящего связку ключей и заливисто хохотал, наслаждаясь произведенным эффектом, то пускались на какие-то мальчишеские выходки.
(От автора: слушая Валентина Михайловича, вспомнил рассказ моего старшего друга Николая Малинко. Его мама, заменившая на комбайне ушедшего на фронт мужа, решила забрать из бункера крохи от урожая. Вдвоем с сыном они отправились под Пешково к стоявшему в поле комбайну. Вокруг по стерне множество женщин с детьми старательно подбирали просыпавшиеся при обмолоте зерна. Мать с сыном уже возвращались, как вдруг налетели фашистские стервятники. Они проносились буквально над головами и не могли не видеть, что под их крыльями женщины и дети. И все равно открыли охоту на беззащитных людей. Они вошли в азарт, поливая несчастных из пулеметов. С земли было видно, как убийцы счастливо гогочут. Мать, бросившись наземь, накрыла собой Колю. А когда они поднялись после налета, на поле неподвижными холмиками лежали погибшие. Вспоминая этот эпизод, спрашивал себя: а не эти ли веселые ре6бята устроили для себя такое «невинное» развлечение?)
Запомнился Валентину еще один «квартирант» – немолодой офицер с денщиками. Он хорошо говорил по-русски и в беседах с мамой часто повторял: «Ни мне, ни другим немцам война не нужна. Война нужна Гитлеру и Сталину. У меня дети, жена». С любовью и нежностью демонстрировал их фото.
Один снимок особенно запомнился Вале. Дышал он миром и счастьем. На нем молодая женщина в белом передничке стремительно бежит через двор, в руках ее что-то похожее на супницу, взгляд обращен к кому-то дорогому. Может быть, тоска по собственным детям рождала в нем теплые чувства к маленькому сыну хозяйки. Его очень забавляло и умиляло, что такой крохотный малец (авт.: он и в зрелые годы не отличался высоким ростом) уже умеет так хорошо читать.
– Однажды он взял меня на руки и дал мне нашу местную газету с перелицованным названием – «Вольное Приазовье». На первой ее странице празднично разнаряженная елка. Поверху, огибая ее дугой, тянулось крупными буквами поздравление: «С Рождеством Христовым, господа!».
Но все-таки малыш чувствовал, что от этих внешне обыкновенных людей исходило что-то опасное, зловещее. Страх не оставлял его. Ночами мама часто плакала из-за отсутствия писем от отца. И ему было страшно, что немцы услышат и убьют их обоих.
«Чаепитие»
– В нашем дворе стоит немецкая машина. Рядом с машиной за раздвинутым столом с коптящей «моргалкой» под вечер рассаживаются немцы. Пьют чай. Тут же, с краешку, прихлебываем из стаканов «белую розу» и мы. Незаметно для хозяев запускаю ручонку в их сахарницу. Добычу свою быстренько бросаю в стакан и прошу Георгия помешать в нем ложечкой. Мама, проглядевшая мою дерзкую операцию, недоумевает и возмущается: глупо размешивать пустую воду без сахара, слаще от этого она не станет, а если там есть сахар, то откуда ты его взял?
Водитель у немцев русский. Для них он – предмет постоянных насмешек. Улучшив момент, подсыпают в его чай побольше соли. Не подозревая подвоха, тот делает крупный глоток и, отплевываясь, под оглушительный хохот немцев с кислой физиономией вылетает из-за стола.
«Бомбежки»
– Мама и я на Молокановке у дедушки с бабушкой. Сидим за столом. Внезапный разрыв бомбы где-то поблизости. Крупный осколок, прошив саманную стену дома, врезается в противоположный угол, никого не задев.
Первым близко знакомым мне пострадавшим от бомбежки стал мой приятель Володя Скулов. Осколок прошелся по правой руке. Обошлось все относительно благополучно. Но шрам остался на всю его жизнь. А один из братьев Бугаенко – Павел, друг Жоры, погиб в эту первую бомбежку.
Еще одно происшествие показало, что знание грамоты может спасти жизнь.
– Мы с Витькой Бугаенко («Кися») играем в песке. Мама по своим делам зашла к соседке тете Поле Скуловой. Слышим гуденье низко летящих самолетов. Витька, задрав голову к небу, в радостном возбуждении: «Вот сейчас наши зададут жару фрицам!». Я уже знал некоторые латинские буквы и успел разглядеть на самолетах букву S. Витька, – кричу изо всех силенок, – это не наши! И тут же слышу нарастающий свист падающих бомб. Бросаюсь к калитке в свой двор, а к щеколде дотянуться не могу. Мама выскакивает от тети Поли и с криком «Падай!» бросается ко мне и сама падает в пыль. Я поворачиваю голову вбок и вижу, как беззвучно, будто в немом фильме, от дома Недорубов отделяется крыша и, планируя, как зонтик, грохается на дорогу, поднимая тучи пыли.
«Фотовспышки»
Так можно условно назвать мгновенные картины памяти. Надо признать, любопытство маленького человечка частенько пересиливало мамины запреты – рядом бульвар, а там всегда столько интересного. Вот он видит, как два раскормленных немца пинают сапогами по бульвару двухсотлитровую бочку из-под бензина. Они оба пьяны. Пустая бочка гремит по булыжнику бульвара под их довольное громкое ржание.
А вот по бульвару – среди лета – на санях тянут приблизительно полутораметровую бомбу. Полозья санок из мощных деревянных брусьев под ее тяжестью от трения дымятся и горят. Направляется груз в сторону первой школы.
Напротив нее, помнит Валя, должен быть памятник Ленину. Мальчик с изумлением обнаруживает, что памятника нет – на пьедестале остались только ноги. Когда сносили памятник, он своими глазами не видел (авт.: одна из азовчанок утверждает, что немцы тут ни при чем: накануне оккупации города ее дедушка вместе с другими работниками парка тайно закопали статую в укромном уголке, а после освобождения сообщили в райисполком о месте ее укрытия).
«Гитлер в «Октябре»»
Все киномеханики в кинотеатре при оккупантах были русские. По воспоминаниям Георгия, работавшего там, в фойе висел огромный портрет Гитлера и фотографии знаменитых немецких актеров и актрис. В аппаратной будке обязательно дежурил гитлеровский солдат с автоматом. Не доверяли.
Отступая, фашисты старались уничтожить как можно больше лучших зданий города и имущество, которое были не в состоянии вывезти. Из огнеметов и «коктейлем Молотова» они сжигали все мало-мальски стоящее. И кинотеатр ждала та же участь. По версии Георгия, сунулись они и туда, но, увидев портрет фюрера, отсалютовали и с кличем «зиг хайль» помчались поджигать и взрывать другие объекты.
Здание банка на углу бульвара и ул. Московской они повредили очень серьезно. Оно пылало в огне. По всему его периметру немцы, не пожалев своих кинокартин, растянули легко воспламеняющуюся кинопленку и подожгли ее. От сильного жара крыша не выдерживала, и шифер с треском лопался и усыпал осколками бульвар и Московскую.
«Пулеметчик на каланче»
Этот эпизод запомнился Валентину со слов брата. Отступая, немцы оставили на каланче (авт.: над крышей здания нынешнего музея) пулеметчика. Его задачей было сдерживать наступление наших частей со стороны вокзала. Какой-то отважный морячок взобрался на каланчу и сбросил фашиста на крышу.
Позднее Валентин и сам побывал на каланче и убедился, что со стороны, обращенной к железнодорожному вокзалу, действительно отсутствовали прутья в ограде, видимо, для расширения сектора обстрела. Во всяком случае, он хорошо помнит, что над их подворьем проносились частые пулеметные очереди.
«Клим играет…»
Валентин и сам не знает, как к нему попала фашистская листовка. Их чаще всего сбрасывали с самолетов. Возможно, взрослые не доглядели, и маленький грамотей прочитал четыре рифмованных строчки. Геббельсовская пропагандистская машина работала безостановочно. На этот раз она проехалась по двум священным фигурам СССР – вождям.
Стишок примитивный, глумливый, издевательский: «Клим играет на гармошке, Еська пляшет гопака, и прос…ли всю Россию два советских дурака». Нетрудно представить себе, какой шоковый эффект производил такой текст на советского гражданина: о великом вожде всех народов мира и о первом красном маршале – и такое…!?…
Но расчет изготовителей этой агитки оказался безошибочным: чем примитивнее, тем вернее и проще она осваивается – спустя без малого восемьдесят лет текст сидит в мозгу Валентина, и никак его не вытряхнуть.
«Освобождение»
До чего же капризна, избирательна и непредсказуема человеческая память. Мой собеседник не помнит начала войны, не отложился в памяти и День Победы, хотя было ему тогда почти восемь лет и он учился в школе.
Не видел Валентин, и как наши войска вступали в город, зато зафиксировал картину отступления захватчиков. Часть немецких машин скопилась на Ленинградской улице. И Валентин в компании таких же шустрых пацанов шнырял межу машин, ухитрившись попутно выковырять из цветного фонаря заднего или бокового вида лампочку.
Колонна отступающей техники и обозов тянулась черной лентой по февральскому снегу. Никакой паники, неразберихи и прочих признаков беспорядочного бегства.
Седьмого февраля 1943 года Азов вновь стал советским.
«Кисет майора»
В феврале 1943 года в домике Бойко поселился советский офицер, командир 581-го стрелкового полка майор Мартиросян. Его часть особо отличилась при освобождении Азова.
Командир был награжден орденом Красного Знамени, а его полк стал краснознаменным. Славный боевой путь Саена Маркаровича впоследствии был отмечен вторым орденом Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Ленина и множеством медалей.
Город был очищен от фашистов, но они мстили за свое поражение непрерывными бомбежками.
– Спасались, кто как мог. В доме был раздвижной семейный стол человек на десять-пятнадцать, с невероятной толщины столешницей и на могучих ножках. Чем не укрытие? Когда уже поздно было убегать, командир прятался под этот стол, а его молодой адъютант почему-то мчался в сарай под брюхо нашей коровы.
Чаще же под вой сирены Мартиросян сгребал меня в охапку и через пролом в заборе несся через двор Еременко к Коваленко, у которых было собственное «бомбоубежище» – их погреб. Относился он ко мне по-отечески заботливо. Но неожиданное происшествие заставило его уйти из нашего дома.
Как-то во двор к нам вошла женщина, закутанная в шаль до бровей, и поинтересовалась у мамы, здесь ли живет командир. Саен Макарович в этот час находился в своем штабе. Объяснила, что она с жалобой на его солдат. Якобы шла с тяжелыми пожитками и попросила бойцов попутной подводы подвезти ее. Солдаты котомки у нее отобрали, и сколько она ни упрашивала, не вернули, а саму ее прогнали.
Услышав от мамы новость о странной посетительнице, Мартиросян расстроенно всплеснул руками: «Мария Илларионовна, какие лошади, какие подводы? У нас же моторизованный полк! Это была наводчица! Теперь ждите визита».
И точно. Поздно ночью от рева двигателей летящего на бреющем самолета мы вскочили с постелей, из окон вылетали и сыпались стекла. Жора схватил меня и втолкнул под кровать, спасая от осколков. Самолет сделал второй заход и сбросил бомбу. Для нас все обошлось благополучно, а в доме по соседству погибли муж с женой и один солдат. Наутро, чтобы не подвергать нас опасности, командиру пришлось подыскивать новую квартиру. На память об этом замечательном человеке до сих пор храню оставленный им кисет из мягкой бежевой кожи.
В нашем саду на грузовике стояла счетверенная зенитная установка. Вся земля вокруг была усыпана стреляными гильзами. Я видел собственными глазами, как красноармейцы сбили немецкий самолет. Не помню, были зенитчики нашими квартирантами или нет, но хорошо помню, что мама передавала им через меня то жареные семечки, то пышки, то еще что-то «пожевать». И это последняя моя картинка войны.
Вместо эпилога
«Послевоенные судьбы»
– Для меня война, – вспоминает Валентин, – закончилась, когда я увидел возле нашей калитки полуторку и в кузове ее двух военных с чемоданчиками и трофейным аккордеоном. Отец и брат вернулись живыми!
Михаил Севостьянович разыскал сына в госпитале, и до конца войны они были неразлучны. Дальнейшие их пути временно разошлись: отца демобилизовали в победном 1945, а сыну суждено было служить до 1950 года.
Мамы, ровесницы прошлого века, не стало в 62 года.
Подполковник Мартиросян, ее одногодок, умер в 1975 году. В памяти азовчан он живет как освободитель города. В городском музее ему посвящен отдельный стенд. Отец ушел из жизни в 1976 году, семидесятидвухлетним. Георгия я похоронил на ветеранском кладбище в начале апреля 2010 года. Старый солдат так мечтал и так готовился встретить 65-летие Победы. Не дожил.
Валентин Михайлович закончил Ростовский кинотехникум, работал в кинотеатрах Азова, стал основателем и руководителем киностудии документальных фильмов «Азовфильм» при АОМЗ. Шлифовал свое операторское мастерство на Всесоюзной киностудии им. Горького. В настоящее время в силу житейских обстоятельств – в Москве, но душою остается верен родному Азову…
В его воспоминаниях о жизни в оккупированном Азове нет упоминаний о бесчинствах и издевательствах захватчиков над мирным населением, о сотнях расстрелянных в районе кирпичного завода коммунистах, евреях, партийных и советских работниках. Об этом рассказывают более старшие по возрасту очевидцы и современники. Но и эти непритязательные штришки детских воспоминаний для нас бесконечно дороги и важны.
Год 80-летия начала Великой Отечественной и 78-я годовщины освобождения нашего города – достойный повод говорить об этом. И даже эти детские наивные свидетельства о тех годах дороги нам.
А сколько еще нерассказанных до сей поры личных историй о Великой войне и Великой Победе ждут своего часа! Успеть бы!
Борис Хидекель, Член Союза журналистов России.
Фото предоставлены ГБУК РО «Азовский историко-археологический и палеонтологический музей-заповедник».